Рута Марьяш с супругом Анатолием
фото – Олеся Фокина
“…Смерть недоступна нашему опыту — это абстракция. Но я верю в приметы существования за пределами этой жизни иного мира, неизвестного нам. Это не мистика. Верю в то, что каждый умирает, чтобы родится вновь в новом мире, где, возможно, пригодится и все накопленное им и понятое в этой жизни. Смерть — это порог, за которым вместо законченной жизни, уже нечто совсем иное, смерть — это лишь пересечение границы для нового пути. Возможно, в момент смерти перед уходящим открывается некий узкий проход куда-то ввысь, к свету, как на известной картине Босха. Я порой осознаю, что постепенно и сама скольжу к финалу, но вовсе не ужасаюсь этому. На могиле Вити, на черном гранитном памятнике, рядом с его именем, датами рождения и смерти, я с определенным чувством покоя запечатлела впрок свои имя и дату рождения. Как это у Пушкина:
И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать…
Иван Бунин писал: “Если есть будущая жизнь, и мы встретимся в ней, я стану там на колени и поцелую твои ноги за все, что ты дала мне на земле”.
Возможно, мысли о переходе в иной мир — это бегство человека от боязни своего конца. Однако многие мыслители думали иначе. Лев Толстой задавался вопросом, не является ли жизнь на этом свете только сном, пробуждение от которого означает смерть? Но если это так, то разве сознание на этом свете не есть лишь пробуждение ото сна прежней жизни, который не помнишь? И значит, жизнь здесь не есть начало, а лишь новый вид жизни. Сомерсет Моэм склонялся к мысли, что сознание человека, расставшись с телом, растворяется в некоем общем сознании и что сознание не может быть погашено смертью, ибо уничтожение сознания непостижимо, поскольку лишь сознание может постичь уничтожение сознания. Известный ученый Борис Раушенбах в своей книге “Праздные мысли” писал, что к концу двадцатого века, “пытаясь аналитическими методами познать Вселенную, некоторые физики почувствовали невозможность объяснения ее только с точки зрения материализма. Я также считаю, что материализм, который учит, что материя первична, а все остальное вторично, — чепуха. Ген — носитель наследственной информации материален, но сама эта информация необъяснима с материалистических позиций. А что важнее — информация или ее носитель? Следовательно, в мире существует то, что нематериально”.
В окончательность смерти не верится. Надежда на обновление после кончины свойственна человеку. Мне вспоминается утешительное стихотворение молодого Иосифа Бродского:
Разбегаемся все.
Только смерть
Нас одна собирает.
Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Анна Андреевна Ахматова писала:
И казалось, что после конца
Никогда ничего не бывает…
Кто же бродит опять у крыльца
И по имени нас окликает?
Жизнь по своей биологической сути неотделима от смерти, которая является лишь прекращением личного сознания. Рождение — случайность, смерть — неизбежность. Но, возможно, жизнь лишь подготовка к вечной жизни за гробом? Бесспорно одно: бессмертие человечества в его непрерывном обновлении. Если бы люди были бессмертны, это было бы трагедией. Вспомним легенду об Агасфере: бессмертие было дано ему в наказание. Фауст просил у Мефистофеля не бессмертия, а молодости. Но продолжает ли свое движение, развитие, энергия духа, мысли человека после его физической смерти? Что касается продукта этого духа — искусства, литературы, живописи и зодчества, — оно продолжает существовать во времени и пространстве и каждый раз по-новому воспринимается последующими поколениями. Возможно, каждый человек в меру своей духовной потенции, способности влиять на окружающих рассеивает вокруг частицы своей духовной энергии, которые продолжают свою жизнь уже в иных формах, независимо от своего первоначального источника – конкретного человека, продуктом которого они явились, и в этом смысле дух каждого человека бессмертен. Известный хирург Николай Амосов писал: “Человечество – это не только система из людей, но она включает и продукты их деятельности – модели мыслей: вещи, книги, картины, машины. Кроме того, остаются образы в памяти людей. И вот человек умирает, а эти модели еще продолжают жить своей собственной жизнью, отличной от жизни автора”.
Дети, как правило, отражают, воспроизводят нравственный облик дома, родителей, близких. То, что я живу представлениями, заложенными во мне людьми, меня воспитавшими, воздействовавшими на меня с детства и на протяжении дальнейшей моей жизни — разве это не что иное, как продолжение духовной жизни родителей, учителей, близких, друзей, даже недругов, наконец? И можно ли вообще с уверенностью настаивать на рациональном утверждении, что после смерти уже нет ничего? Прошлое не исчезает, не уничтожается, оно продолжается в настоящем. Люди, их поступки, их жизнь — часть процесса продолжения прошлого в настоящем.
Я не была воспитана в религиозных традициях и не могу утверждать, что обладаю истинной верой в Бога. Во мне жив облик душ умерших, в моих повторяющихся снах они живы всегда. Это трудно охватить разумом, но я в это верю. Альберт Эйнштейн писал: “Знать, что на свете есть вещи, превышающие наш разум, но которые познаются нами и скрывают в себе высшую мудрость и высшую красоту — вот, что, по-моему, означает веру в Бога”. У меня теперь часто появляются мысли о вмешательстве высших сил в мою судьбу, и я думаю о том, довольны ли мои ушедшие родные тем, как я храню память о них, помогают ли они мне. Я живу на земле, на которой их уже нет, но они здесь были, излучали свое собственное тепло, взаимодействовали с окружением, создавали свою среду обитания, а, значит, не исчезли бесследно…
За последнее десятилетие, когда окружающий мир стал открытым и доступным, мне удалось посетить города, которые на протяжении всей своей предыдущей жизни я знала лишь из рассказов родителей, по книгам, картинам, кинофильмам. Когда-то там побывали мои давно ушедшие из жизни родственники, и захотелось пройти по их следам, встретиться с ними снова. По Парижу, Нью-Йорку, Берну и Базелю меня неизменно сопровождали души ушедших в мир иной. Я смотрела на то же, что когда-то видели они, и, возможно, мною владели те же чувства. Многое показалось мне там странно знакомым. Мне не было одиноко в Европе, а появлялось странное ощущение единого пространства, привычного пейзажа, знакомых человеческих лиц. Это уже были мои поздние поездки, они стоят особняком и связаны с нынешним, последним этапом моей жизни. Именно в Париже, где я впервые оказалась в октябре 1996 года, пришло ко мне осознание глубокой осени моей жизни…
…”Своими” я ощущаю лишь города Европы — большие и маленькие. Спустя четыре года, уже не одна, а вдвоем с Анатолием – моим “маленьким принцем”, я ходила по немецкому городку со смешным названием Баден-Баден, что по русски означает “купаться-купаться”. Аллеи парка, павильоны, источник целебной минеральной воды, вся курортная атмосфера напомнила нам Ессентуки, кавказские Минеральные Воды, где мы с ним давно, четверть века назад, бывали. С детства мы знали, что Баден-Баден связан с русской литературой: там бывали Гоголь, Толстой и Достоевский. Там жил Тургенев, его дом был рядом с домом его пассии, певицы Полины Виардо и ее мужа. Жизнь этого курортного городка и свою знаменитую, ставшую хрестоматийной “любовь втроем”, писатель увековечил в романе “Дым”. В Баден-Бадене и поныне есть свидетельства многочисленных европейских родственных связей российских монархов. Легко представить себе русских аристократов, царственно прогуливавшихся по аллеям перед здешним курзалом и казино. Сюда приезжали играть в рулетку, любить, страдать, лечиться. Сейчас здесь живут очень богатые люди со всей Европы и “новые русские” — тут тоже звучит русский язык. Россия вернулись сюда, но уже в ином обличии. Снова работает казино, его посещают уже другие люди из России. Но остается память о былом — над Баден-Баденом возвышается золоченый купол православного храма.
Посещение мест, где в годы своей юности побывал мой отец, — Парижа, Берна, Базеля и Фирвальдштетского озера у подножья величественных заснеженных Альп — возвращало меня к памяти о нем и способствовало сохранению в себе той духовной атмосферы, которая была так необходима мне, когда я писала эту книгу. Отец помогал мне в этом, и, возвращаясь домой, я пыталась подольше сохранить эту свою внутреннюю настроенность, не растерять ее.
Сейчас, перебирая свое прошлое, я, словно исповедываясь, задаю себе вопросы, беру сама у себя интервью. Нет ли у меня ощущения бесплодности прожитой жизни? Каков был ее главный смысл? Чем я выкупила свою жизнь у Бога? Вероятно, это естественно — лишь к концу жизни пытаться оценить свое предназначение. И понять, наконец, что все главное было не в работе, не в политике, даже не в творчестве, а в любви.
Двое — это основная форма человеческой жизни, одному непосильно нести в себе все ее содержание. Важно знать, что в какой-то части жизни не ты один принимаешь решения. Согласно Торе у Творения существует цель, которая состоит в преображении хаотического существования в мир гармонии. В Торе сказано, что человек первоначально был создан как двуполое существо: “Мужчину и женщину создал Он и нарек их – Человек.” Затем Бог расколол это двуполое существо, и с тех самых пор расколотые половинки Божественного образа ищут друг друга, и каждая из них тоскует по другой. Каждой из них чего-то не хватает, ведь когда-то они были частями целого, более великого, совершенного. Физическое влечение, испытываемое мужчиной и женщиной друг к другу, можно объяснить и биологически, но с точки зрения Торы — это всего лишь физическое проявление очень глубокого духовного влечения.
Любовь всегда имела огромное значение в моей жизни, я стремилась к тому идеальному ощущению партнерства, которое особенно остро ощущают артисты на сцене. Но любовь для меня долгое время была лишь радостью и счастьем самоутверждения, а не осознанным предназначением женщины — составить счастье другого человека, друга, мужа. Это пришло позднее, уже в зрелом возрасте. Очень грустно оттого, что мне не было предначертано свыше стать матерью, и я прожила жизнь, не пустив своих молодых побегов. Дети и внуки вносят свет и жизнь в существование человека, особенно на склоне лет. Но такова уж моя судьба, и неизвестно, какой бы я была матерью и бабушкой. Однако я благодарю Судьбу за то, что мое главное предназначение — любить и быть опорой другому человеку все же сбылось. Я и сейчас не одна. Со мною Толя — мой давний и верный друг, решивший провести вместе со мною остаток нашего земного существования…
… Эту книгу я писала медленно, неторопливо, как позволяли мне мой возраст, моя работоспособность. Все, чем я занималась в последние четыре года, было подчинено одной цели — написать эту книгу. Пригодилась выработанная годами привычка самой планировать и организовывать свою жизнь: я старалась работать по расписанию, выполнять заданный себе самой урок, чтобы, пока моя жизнь не растворилась в тумане прошлого, сказать о ней все, что считала возможным и необходимым. Мне не хватало ощущения, что впереди у меня еще достаточно времени, я опасалась, что не успею оглянуться на свою судьбу, на судьбу своего поколения. Мое стремление выразить в слове свои расплывчатые воспоминания, мысли-чувства, впечатления, было непреодолимым. Я делала то, что не могла не делать, как и тогда, когда писала книгу о своем отце. Сейчас мне уже не приходилось ориентироваться на предстоящую цензуру, меня не ждали тяжелые объяснения с рецензентами, борьба с редакторами, однако передо мной то и дело вставали образы будущих читателей, которые, возможно, не поймут мня и иронично воспримут то, что я написала. Лучше было бы вовсе и не думать о них, это мешало, но я отдавала себе отчет в том, как важно, чтобы написанное было общественно значимым, и не оказалось лишь литературой для родных и знакомых, которые постепенно уже уходят из этой жизни, а вскоре исчезнут вовсе.
К кому же обращено написанное мною?
Трудно определить тех, кому это будет интересно. Есть надежда найти среди множества читателей близкую душу, которая примет сигнал, идущий от моего сердца. Хочется верить, что изложенное в этой книге совпадет с чьими то воспоминаниями, переживаниями. Я не уверена, что многие рассуждают о своем присутствии в мире. Они живут своей естественной жизнью, принимают ее, как данность, а когда силы иссякают, гаснут, как пламя свечи. Сегодня широкая информация доступна всем, и людей все чаще посещает мысль о зыбкости существования — об угрозе терроризма, природных катаклизмах, катастрофах. Может быть, мое обращение к прожитой жизни поможет кому-то пристальнее вглядеться в свое прошлое и задуматься над ним. Вероятно, каждый мог бы при желании написать книгу о себе. Важно осуществить свое желание. Каждый из нас помнит многое по-своему, помнит то, о чем другие уже забыли. Жаль, если все это будет безвозвратно утрачено. Время уходит, и все прежнее непрерывно сменяется нынешним. Человеческая жизнь лишь крупинка истории, ее микроскопическое звено. Я хотела, чтобы прошедшее время предстало перед будущими читателями таким, каким оно было в представлении человека, прожившего жизнь в этом времени. Мне кажется, что в этом и состоит ценность свидетельства очевидца.
Иногда прошлое видится черно-белым, как в старых фильмах. Я сейчас вижу его цветным, красочным. Эта книга — пестрый калейдоскоп воспоминаний человека прошлого века, к которому была милостива Судьба.”
http://lit.lib.ru/m/marxjash_r_m/text_0130.shtml
(Рута Шац-Марьяш. “Калейдоскоп моей памяти”, Рига, 2003г.)
Ebreju Kultūra 
Leave a Reply