Рассказывает Ноэми Белинкая:
– Перед моим рождением мой папа сказал: “Если будет мальчик – он будет инженером, а если девочка – станет пианисткой!” Мама выполнила папино желание и я стала пианисткой. К счастью, у меня оказались для этого данные…
С 1974 года Ноэми живёт в Израиле, но родилась она в Риге. Здесь окончила музыкальную школу имени Эмиля Дарзиня и Латвийскую Консерваторию имени Язепа Витола. 
Потом Ноэми Белинкая совершенствовалась у профессоров Фейнберга, Флиера, Башкирова в Москве и Серебрякова в Ленинграде (Петербурге), а позднее у Кентнера в Лондоне. Преподавала в Лиепайском музыкальном училище и в школе Дарзиня. Работала солисткой и концертмейстером Латвийской Филармонии. Выступала с сольными концертами, с оркестром и в камерных ансамблях (играя и на клавесине), на радио и телевидении.
В 1974 году уехала на постоянное жительство в Израиль, где продолжила педагогическую и концертную деятельность, как солистка в концертах, как с оркестром, так и в различных камерных ансамблях.
Начиная с 1980-го года, регулярно концертировала в Европе – в Бельгии, Швеции и Англии. Выступала как солистка с оркестром в концертных залах Лондона, участвовала в Международных фестивалях. Записала много концертов – студийных и прямых трансляций на ВВС, Radio 3, станция классической музыки, а также две аудиокассеты:” Bax Bonanza” и “Romantic Fantasy”.
Сделала несколько передач для ВВС World Service на русском языке: “Портреты музыкантов” – Арнольд Бэкс, Саймон Рэттл и Шура Черкасский.
В 2005-м году основала трио “La Сampanella” c участием концертмейстеров Израильского Камерного Оркестра.
NOEMY BELINKAYA – PIANO
Noemy Belinkaya was born in Riga, Latvia. She began playing the piano at the age of five and attended the Special Music School for Gifted Children.
She graduated from the Jazepa Vitola Latvian Academy of Music in Riga. Her teacher, Professor Dauge was a friend and colleague of Rachmaninov, Scriabin and Medtner. She took masterclasses in Moscow with Professors Feinberg, Flier and Bashkirov and with Professor Serebriakov in Leningrad (St. Petersburg).
As a member of Latvian Philharmonic Society, Noemy Belinkaya performed as a soloist and recitalist throughout the Soviet Union. She made many Radio and Television Broadcasts. Besides being a solo performer, she worked with singers and instrumentalists playing harpsichord and piano in chamber ensembles.
On emigrating to Israel she became one of the outstanding artists to perform on the concert circuit and made many radio recordings -piano solo, with orchestra and in various chamber ensembles. She has played many recitals at the Tel – Aviv and Jerusalem Museums, at the Chan Theatre in Jerusalem , in Haifa, Nethaniya, Beer – Sheva and other places.
Since her bebut in Europe in 1980, Miss Belinkaya has enthusiastic acclaim from critics, fellow musicians and audience. The great pianist Shura Cherkassky admired her talent. Another famous pianist Louis Kentner wrote: “I have a very high opinion of Your talent, Your musicianship and manual pianistic gifts.” Noemy Belinkaya has played at the Wigmore Hall, Purcell Room and Queen Elizabeth Hall , and has given concerts for English Heritage at Blackheath and Kenwood. She gave the world premiere of Arnold Bax’s unpublished sonata – original version of his First Symphony – at the Purcell Room which was highly acclaimed. ” It’s viability as a piano sonata had to wait for the dramatic pianism of Noemy Belinkaya, who triumphantly championed it during the Bax centenаry celebrations.” – Lewis Forman. She also gave the first broadcast performance of this sonata for the BBC.
Noemy Belinkaya has been a soloist at the Buxton Festival and made her Royal Albert Hall debut in 1985 with the London Philharmonic Orchestra.
She has played in Belgium and Sweden and has made numerous studio and live recordings for the BBC in London, Manchester and Bristol. She has recorded the Bax Sonata together with Scriabin’s Fantasy and Franck’s Prelude, Choral and Fugue.
Cassettes are available from JM Distribution, PO Box, 232 Harrow, Middlesex, HA1 2NE.
Noemy Belinkaya is a member of Piano Trio “La Campanella” which she founded together with Vladimir Reider – violin and Gregory Yanovsky – cello in 2005.
Selected reviews:
…has the temperament and ability to reach the fullest expression, a natural frank musical feeling.
Maariv.
…showed in her playing delicacy of touch together with a virtuoso technical ability… gave an excellent expression to the optimum of the splendid school of Russian pianism.
Al Hamishmar.
In an impressive bebut…To Prokofiev’s third piano sonata she brought an assured attack, never failing to communicate the music’s overall shape through its dense figuration…Liszt’s paraphrase of music from “Rigoletto” was lovingly phrased, its cascades of scales faultless, its melodic sense always uppermost however complex the surroundings.
Judith Nagley,
The Times.
Perhaps the most striking element of the Latvian-born pianist Noemy Belinkaya is a consistently beautiful singing tone, which she can develop to a maximum intensity without any trace of hardening.
D.A.W.M.
The Daily Telegraph.
An outstanding event at the Bax centenary celebrations was Noemy Belinkaya’s performance , the first given in public, of Sonata in E flat…Miss Belinkaya marshaled its flood tide of notes bravely and related well to its complex idiom.
Max Harrison
Music & Musicians.
Noemy Belinkaya’s striking account of Bax’s Piano sonata in E flat…Her commanding technique and Slavic temperament seemed ideally designed for the revelation of this powerful piece.
Felix Aprahamian
Sunday Times.
…Noemy Belinkaya’s rendering of three Dainas (Preludes) for piano,(No.’s 7, 14, & 24 ) revealed that this artist is a remarkable performer of Janis Medins (1890 – 1966 ) works with excellent technique and talent for lyrical and dramatic interpretation.
Laiks.
(Latvian Newspaper), USA
А так Ноэми Белинкая сама рассказывает о себе:
– Детство было трудное, полное болезней и лишений. Мама сидела со мной, грела мне руки грелкой, но не делала поблажек и если что-то я играла не так – получала по носу.
Это потом пришли многочасовые занятия, когда надо было отрывать меня от рояля, а ребёнком я очень часто ставила на рояль книгу… Да, надо было больше заниматься…
У нас была собака, немецкая овчарка по имени Марат. Это был любимец нашей семьи, умница и красавец. Маленьким щенком он любил забираться на стул, на котором я сидела за роялем, и клал свои лапы мне на плечи. “Однако за время пути, собака могла подрасти”! Пришло время, когда мы вдвоём уже не могли “заниматься” и Марату пришлось перебраться под рояль. Жаль, что нет снимков с ним за роялем.
Работая в Филармонии, мы много разъезжали с концертами-лекциями по школам. Вспоминаю, как приехали утром в одну провинциальную школу и нас поместили в большой класс, где я с радостью увидела пианино. Было бы так хорошо разыграться и я бросилась к инструменту. Открыла крышку и… с ужасом обнаружила, что нет клавиатуры! Пришлось разогреваться уже на концерте. Часто бывало, что инструмент стоял в спортивном зале. Дети сидели в пальто, а я – в тонких чулках и туфельках на шпильках. Мёрзни, но держи фасон!
История с пустым пианино напомнила мне шефские концерты в школе, когда я была в классе 3-4-м. Приезжаем в какой-то клуб, уже не помню, где это было, и … нет вообще рояля. Мы начинаем объяснять, что без инструмента не можем играть, на что услышали такой ответ:” А как во время войны было?!”
Это комментировала одна девочка-пианистка, с которой мы играли в 6 рук “Вальс” Рахманинова: “Искусство принадлежит народу и искусство требует жертв!”
Из более поздних воспоминаний:
– Запись на ВВС в Лондоне, прямая трансляция. В программе “Времена года” Чайковского и 1-е Скерцо Шопена. Поскольку идёт прямо в эфир и нельзя ничего исправлять, я хорошо позанималась в студии и поработала с настройщиком, объяснив ему, что я хочу от рояля: чтобы была ровная клавиатура, чтобы я могла играть пианиссимо глубокое и певучее. Настройщик сделал инструмент замечательно – только играй и наслаждайся. Я порепетировала и вышла попить. Возвращаюсь и слышу, а потом и вижу: сидит женщина – настройщица ( в жизни не встречала настройщиков женского рода!) и долбит рояль. Я на секунду остолбенела, а потом, как закричала:”Don’t touch the piano!!!” ( “Не трогай рояль!”)
Что сказать, уже не было времени проверять и в начальных тактах ” Баркаролы” в левой руке не ответила одна клавиша!
Ночью мне снился кошмарный сон, где я кричала:” Don’t touch the piano!!!”
С Мариной Герингас и любимым профессором
Профессор Николай Александрович Дауге вошёл в мою жизнь в 1950-м году, когда я перешла в 5-й класс музыкальной средней школы имени Эмиля Дарзиня. Пять лет ( с подготовительного класса) я занималась у Доры Германовны Браун, которая великолепно поставила мне руки и дала основы прекрасной школы игры на ф-но. Помню, как работая над какой-то пьесой, она говорила, что прежде чем начать играть, я должна представить себе образ, нарисовать картину. Мне было 6 лет. Сижу у рояля и не начинаю. Дора Германовна спрашивает: ” Почему ты не играешь?”, а я в ответ ей говорю: “Я рисую!” Она была замечательным педагогом, очень много со мной работала и навсегда осталась большим другом всей нашей семьи (мама в юности тоже у неё училась). Не было ни одного моего концерта до самой её смерти, чтобы я не приходила к ней сыграть программу и получить благословение, даже когда я выступала на конкурсах в Москве, Брауны посылали мне телеграммы с пожеланиями успеха. Но это было детство и она возились со мной, как с маленьким ребёнком. В 1950-м году Дора Германовна вынуждена была уйти из школы из-за неполиткорректной проделки её ученика. 4-й класс был у меня тяжёлым, переломным годом. Мне вдруг захотелось бросить рояль и перейти на скрипку. Думаю, что и занималась я хуже из-за этого. И тут я лишаюсь своей любимой Доры Германовны, которая была мне, как вторая мама. Это был кризис, я была на перепутье.
Рояль я, к счастью, не оставила, а начался новый, сложный, но захватывающий и самый значительный период в жизни и учёбе – я попала в класс к профессору Дауге, у которого занималась 12 лет и который оказал самое большое, решающее влияние на мое становление как музыканта, пианиста и человека.
Наша первая встреча произошла в Лиелупе, на даче, где жил профессор. Это было очень волнительно. Тогда я получила и программу, которую должна была подготовить к началу нового учебного года. ” Детский сад” закончился . Надо было привыкать к совершенно новому стилю работы. Больше не было “няни”, надо было учиться самостоятельности. Изменился репертуар. Это был большой скачок на долгом и нелёгком пути овладения искусством фортепианного мастерства. Уже в 5-м классе я играла мазурки Скрябина – композитора, творчество которого так знал и понимал Николай Александрович и любовь к которому привил навсегда, вальсы и полонезы Шопена, менуэт Грига. Репертуар расширялся, в программе появлялись произведения Рахманинова, Метнера, Шумана, Листа и, конечно, Бетховена, Моцарта, Баха. Каждый урок был праздником, к которому надо было очень серьёзно и много готовиться. Если раньше, занимаясь, я часто вместе с нотами брала и книжку (не знаю, на что уходило больше времени) , то теперь от рояля меня уже было трудно оторвать. Хотелось сыграть так, чтобы профессору понравилось, хотелось заслужить его похвалу. Хвалил он очень скупо и не часто, но это заставляло ещё больше работать и впоследствии, через много лет, относиться к комплиментам после концертов очень критично.
Сказать, что я боготворила своего профессора, это не сказать ничего. Он был эталоном во всём, высшим авторитетом. Всегда элегантный и подтянутый, спортивный, обаятельный. На всю жизнь профессор привил мне пунктуальность во всём, приучил никогда не опаздывать даже на минуту, проявляя этим своё уважение к человеку.
А атмосфера уроков дома на улице Мичурина, где всегда стояли свежие цветы на рояле, лежали книги об искусстве, рассказы профессора о его о встречах и дружбе с Метнером, Рахманиновым, Николаем Орловым, его замечательный юмор и дружелюбное подтрунивание. Это была возвышенная атмосфера чистого искусства .
Уроки никогда не были регламентированы и часто продолжались несколько часов.
А как любил он смешить! Помню, после какого-то смешного рассказа, я всё никак не могла перестать хохотать. Для того, чтобы меня успокоить, профессор рассказал, как на одном приёме Орлов сел на торт!
Очень интересно было присутствовать на занятиях Дауге с другими учениками. Помню, как Габи Тальрозе играла в школе сонату Брамса фа-минор, концерт Шумана, “Блуждающие огни” Листа, Марина – прелюд, хорал и фугу Франка, сонату Шопена си минор, концерт Скрябина и многое другое.
В репертуаре были классические и романтические произведения, Дауге не очень любил современную музыку.
Конечно, очень жаль, что не вела дневник, ведь за долгие годы очень многое забылось.
Не помню какой-то особенной работы над техникой. Конечно, мы учили гаммы и этюды на разные виды техники, ведь были технические экзамены, но Дауге не мучал нас скучными упражнениями. Даже этюды были художественными. Полезны были его полифонические упражнения. Техника развивалась в работе над трудными местами изучаемых произведений.
Главное в занятиях профессора было общее и музыкальное развитие, воспитание вкуса, понимания стиля произведений, умение подобрать правильную аппликатуру, работа над звуком, легато, кантиленой, рубато. Навсегда привилось “чуть-чуть” в исполнении, сохраняя ритмический пульс. Игра должна быть естественной, выразительной , как речь, звук певучий, глубокий, фразы должны “дышать”. Рояль – это не ударный инструмент, он должен петь, как человеческий голос. Много работал Николай Александрович и над piano. Даже самое тончайшее pianissimo должно петь, а не шелестеть, не шептать, а самое громкое fortissimo не должно переходить в стук. Вспоминаю одного известного впоследствии пианиста на конкурсе в Москве с его фразой, пусть даже сказанной в шутку:” Пойдём бомбить рояль!” И он его “бомбил”!
Профессор привил нам культуру звукоизвлечения.
Помню также его высказывания о темпах.: в самом медленном темпе всегда должно быть движение, а в быстрых нельзя захлёбываться, надо слышать , выигрывать каждую ноту, тогда есть ощущение более быстрого темпа.
У меня во многих нотах есть тщательно выписанная Николаем Александровичем аппликатура, что очень облегчало процесс изучения произведения. Постепенно я научилась и сама подбирать такую, которая мне удобна. Профессор давал задание написать аппликатуру в разбираемом произведении, что-то менял, исправлял, но учил самостоятельности.
А как мы все любили, когда Дауге играл , показывая произведение! Он был очень тонким, замечательным исполнителем, но выступал мало и всегда очень волновался. Помню он аккомпанировал мне 1-ю часть 3-го концерта Бетховена в зале Филармонии, когда я была в 8-м классе. Все говорили, что профессор волновался больше меня.
Николай Александрович прекрасно знал и понимал живопись, сам великолепно рисовал. Его фортепианные миниатюры написаны в духе любимого им Скрябина.
Из-за болезни профессор не всегда присутствовал на концертах в консерватории. Помню, как я играла два этюда-картины Рахманинова на концерте, который транслировался по телевидению. В зале было два рояля – Бехштейн и Блютнер. Я очень любила Бехштейн и репетировала на нём. Начался концерт . Моя очередь выйти на сцену. Подхожу к роялю и вижу – Блютнер… Телевизионные камеры наставлены на меня. Выхода нет – надо играть, хотя это получилось без репетиции. Сыграла вроде бы удачно. Прихожу домой, звоню Дауге и слышу его знаменитое :”Молодец, не испугалась, не убежала со сцены!
Дауге не был дипломатом , никому не льстил и говорил всегда в лицо то, что он думает, а это не все любят.
Если учёба в школе проходила в спокойной обстановке, то в консерватории было много драматических событий – и для профессора, и для меня. Когда я закончила второй курс, Дауге был вынужден уйти и первый семестр 3-го курса мы с Мариной занимались у Германа Брауна. Это был прекрасный музыкант, блестящий пианист и концертмейстер. Мы занимались у него также по концертмейстерскому классу и очень многому у него научились.
Когда во втором семестре профессор вновь появился в Консерватории, то мы вернулись к нему.
Я благодарна судьбе, что могла быть ученицей профессора Дауге.
Leave a Reply